Конституция Российской Федерации:
«Статья 44. Каждому гарантируется свобода литературного, художественного, научного, технического и других видов творчества».Пока есть время до начала сезона, публикую здесь свой рассказ. Мною он (рассказ) уже пережит до конца, но прописана только первая часть. Будет и вторая.
Детям до 16 лет не рекомендуетсяКОШЕЛЁК
(негламурная история)Конституция Российской Федерации:
«Статья 20. Каждый имеет право на жизнь».Бабка давно собиралась в Москву, ещё с конца прошлого года. Она уже еле-еле передвигала ноги в тяжеленных валенках с галошами, и к весне хотела купить себе чувяки полегче. К тому же, всё отчётливее бабка чувствовала приближение смерти. Ну, не лежать же ей в гробу в этих валенках! Не по-людски как-то…
Пенсию бабке принесли в начале месяца, как обычно 7 263 рубля. Хорошо помнит, как сходила в сберкассу - заплатила почти 3 000 рублей за свой угол в бараке и положила 1 000 рублей на книжку, на «чёрный день».
Оставшиеся деньги понемногу уходили, бабка знала, что до следующей пенсии она не доживёт, и пора было решиться на последний поступок в своей жизни - съездить в Москву и купить чувяки.
Уже много лет бабке по ночам не спалось. Она могла всю ночь пролежать на кровати с открытыми глазами, или просидеть у окна до самого утра. И что бы она ни делала - лежала с открытыми глазами или сидела у окна - она видела одну и ту же картину - своего мужа Семёна, сына Василька, дочку Олю и эту противную старуху с косой и в белом балахоне.
В эту ночь бабка тоже не сомкнула глаз, а когда забрезжил рассвет, стала собираться в дорогу.
Сначала завязала мелочь в платочек и положила в сумку, туда же в сумку положила старенький красный кошелёк с остатками пенсии (она не знала, сколько сейчас стоят старушечьи чувяки). Потом, с трудом разогнувшись, отмотала вокруг поясницы старый пуховый платок, а новый платок (тоже пуховый), повязала на голову. Засунула ноги в валенки, напялила плюшевую шубу, пропахшую нафталином, и двинулась по направлению к станции.
В молодости она добежала бы туда за пять минут. Но сейчас даже клюка не помогала. Бабка ползла больше часа, поминутно останавливаясь и переводя дыхание. И, чтобы не упасть во время передышек, бабка прислонялась к ближайшему дереву (присесть-то было негде, в посёлке не было ни одной лавки).
Когда она доползла до станции, то увидела, на перроне никого нет (кому надо, уже уехали). И ещё увидела несколько ступенек, и по ним ещё надо было подняться на перрон. Без посторонней помощи она подняться не смогла бы. Хорошо ещё, что с края ступенек были перила. Она облокотилась о перила, поставила ногу на первую ступеньку, и сделала попытку не неё зайти. Не смогла… В пояснице ломило, ноги не слушались, так с одной ногой на ступеньке бабка и стояла.
Стояла долго, минут пятнадцать, и ей было понятно, что вторую попытку делать не надо, всё равно ничего не получится.
- Вот, дура старая! Попёрлась…
Но мысль о том, что её могут похоронить в этих валенках, не позволяла вернуться назад.
Так бы бабка и простояла весь день.
- Вам помочь? - услышала она рядом и, повернув голову, увидела девочку, совсем подростка, та улыбалась и уже пыталась подхватить бабку под свободную руку.
- Помоги, унучка… Не могу… - выдохнула бабка.
Девочка упиралась изо всех сил, а бабка затягивала ноги на очередную ступеньку, и так, все восемь ступенек, одна за другой. А когда она уже обеими ногами стояла на последней ступеньке, подошла электричка, и девочка вдруг дёрнулась к ней бежать, но тут же передумала. Она догадалась, что бабушка и в электричку сама зайти не сможет.
Пришлось эту электричку пропустить. А когда подошла следующая, девочка помогла бабушке зайти в вагон, довела её до первой лавки и сразу же усадила, так как бабушка могла вот-вот упасть.
На первой лавке уже сидели два небритых дяденьки с исколотыми руками и высокая тётя с большим ртом. Самой девочке на этой лавке места не хватило, и она присела рядом, на соседнюю.
Бабушка положила сумку рядом с собой, опёрлась о свою палку, и в таком положении уже могла доехать до Москвы.
Дяденьки и тётя негромко разговаривали, как-то недобро смотрели то на бабушку, то на девочку, от чего ей становилось аж немного страшно. Но через две остановки девочке надо было выйти. Она не хотела оставлять бабушку одну. А бабушка, как догадавшись, о чём думает девочка, благословила:
- Иди, милая… Иди…
Девочка вышла, а бабка всё думала только об одном - как доехать до Москвы, купить чувяки в ближайшем от вокзала подземном переходе, и не умереть хотя бы до возвращения в посёлок.
Конституция Российской Федерации:
«Статья 7. Российская Федерация - социальное государство, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека».Толян не был уголовником со стажем. Скорее, вся его паршивая жизнь и была сплошным уголовным стажем. Он не успел отсидеть только когда ходил в детский садик и школу. А после армии как присел, так практически и не выходил. В свои 55 лет, он почти 35 лет провёл за решёткой.
На волю его не тянуло. Пока он мотал свои сроки, поумерали все его родные, и возвращаться ему было не к кому и некуда.
Сначала ушла его мать Надежда (в народе её звали Надька-кладовщица). Она умерла от цирроза печени - пила день и ночь беспробудно.
После её смерти недолго протянул и отец Савелий, всю жизнь проработавший машинистом на железной дороге. Сердце не выдержало горя и позора за жену.
Загнулась и младшая сестра Толяна - Светка, красавица в молодости. Эта блядовитая сучка пошла в штопор сразу после школы, как только стала элитной проституткой. Ей нравились цацки и деньги, и пока она была в теле, передок приносил ей неплохой доход - хватало и на цацки, и на кабаки.
Светка дома не ночевала, трахалась со всеми без разбора, лишь бы деньги платили. И дотрахалась до такой степени, что подхватив кучу венерических болезней, на 2 года загремела в зону (менты накрыли её на какой-то блат-хате, и в её сумочке «нашли» наркоту).
В зоне она не вылечилась, а лишь обострила свои заразы, прежнюю фактуру потеряла. И когда освободилась, то в элитные её не взяли, пришлось опуститься до «плечевых». Незаметно подсела на наркоту и ещё неизвестно от кого забеременела. А умерла она вскоре после родов, перебрала «черняшки».
Выжившего мальчика приютили какие-то люди. Они взяли его под опеку, и по суду отвоевали для него ту самую двушку в железнодорожной пятиэтажке, в которой когда-то жила с виду обычная советская семья - железнодорожник Савелий (умер), кладовщица Надежда (умерла) и их дети - сын Толик (сидел) и дочка Света (умерла).
Каждый раз, когда Толян освобождался, он попадал в совершенно другую страну - то в брежневский развитой социализм, то в андроповский Союз с завинченными гайками, то в горбачёвскую перестройку, то в ельцынскую демократию. И каждый раз Толян не понимал, как себя вести на воле, чем заниматься, где жить, как общаться с людьми (русский он забыл 30 лет тому назад, после первой отсидки, с тех пор общался только на фене).
На воле он был чужой и ненужный, поэтому задерживался там (на воле) не больше 2-3-х недель, не успев заменить справку об освобождении на паспорт.
Самый большой срок на воле Толян тянул перед последней ходкой. Это были для него два месяца мучений. За это время Толян вынес две квартиры, один магазинчик и увёл штук 6-7 кошельков. Не смотря на кучу преступлений, его тогда даже не искали, и он по-прежнему был никому не нужен, в том числе и ментам. Такая ненужность даже Толяну надоела, и тогда он открыто зашёл в дорогой магазин, на глазах у продавцов засунул за пазуху дорогущую куртку, и «сделал ноги».
Бежал он добросовестно, насколько позволяло здоровье, лишь бы не догадались, что он «крутит кино» и хочет вернуться в родную зону.
«Кино» прокатило, Толяна приняли и даже не разглядели игры (за 35 лет зоны Толян так научился входить в разные роли, что легко смог бы играть в театре),
Неделю назад закончился очередной срок, и Толян снова освободился. Статус особо опасного рецидивиста не позволял ему перебиваться на вокзальных лавках. Светкиному сыну по подсчётам Толяна было лет 10-12, и пацан жил по идее где-то со своими опекунами в далёкой кубанской станице. Поэтому в этот раз Толян пришёл в когда-то родную квартиру, на втором этаже привокзальной пятиэтажки.
Вошёл легко, с помощью маленькой отвёртки, которую он случайно подобрал на рынке, когда шлялся между рядами (как знал, что пригодится).
Квартира была мёртвой, как и все его родные, и ничего не напоминало Толяну о когда-то светлой доуголовной жизни.
Не снимая барахла, Толян упал на продавленный диван и зашёлся в судорожном кашле. Его доканывала тяжёлая форма туберкулёза, кашель был с кровью, и Толяну казалось, он вот-вот сдохнет. Забить этот приступ было нечем - в хате не было не чифиря, ни «колёс», а только ржавая вода из-под крана. Ему пришлось глотать в себя эту ржавую вонючую муть, чтобы хоть ненадолго отодвинуть свой конец.
Вчера они хорошо посидели у Васюты, душевно, выпили много самопальной осетинской водки, вроде бы даже соседка Нонка заходила и жарила им с Васютой картошку. Но Толян это вспоминал уже смутно, успокаиваясь от кашля и постепенно засыпая на продавленном диване, не снимая одежды.
Конституция Российской Федерации:
«Статья 2. Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина - обязанность государства».Васюта был штымп ещё тот, он проснулся от дикого сушняка. Во рту и внутри было так плохо, что надо было чего-то срочно глотнуть, иначе конец.
В комнате и за окнами было темно, и Васюта не понимал, это стемнело или ещё не рассвело.
Лучше было бы выпить самопальной водки, но «после вчерашнего» в его доме никогда не оставалось ни грамма.
Не зажигая света (он ненавидел удары света по глазам ещё с зоны, когда каждое утро в камере лязгала замками дверь, вваливался охранник, врубал свет и орал противным голосом «Подъём, уроды!»), Васюта дополз до раковины и жадно присосался губами к кранику. Наглотавшись воды, ему стало немного легче, голова закружилась, и чтобы окончательно вернуться к жизни, ему надо было ещё покурить. Но курева в доме тоже не было. И заварки не было, которую можно было бы забить в газетку и затянуться пару раз.
Васюта обшарил хату стеклянными глазами, на столе должны же были остаться хотя бы окурки. Но и окурков не было.
Васюта понял, что вчера наверняка заходила соседка Нонка, она всегда высыпает окурки в мусорное ведро под раковиной. Это была спасительная мысль, и Васюта полез за ведром. Ведро было на месте, он вывалил его на пол, и стал выбирать бычки из кучи мусора. Бычки были такими, что курить их было невозможно, тогда Васюта находя очередной бычок, высыпал из него крупицы табака на газетку. Бычков с остатками табака было не так много, как хотелось, остальные все сгорели до бумаги. На газетке понемногу собралось табака на две затяжки. Васюта бережно скрутил газетку, липкой слюной зафиксировал самокрутку, и, закатив глаза, затянулся. Дым был противный, едкий, чувствовалось, что горит в основном бумага, а не табак. Но Васюте постепенно становилось легче, и он стал вспоминать, что же было вчера.
Точно! Вчера они сидели с Толяном и отмечали его (Толяна) выход на волю. Пили много, Толян принёс с собой шесть бутылок самопальной водки, вспоминали свою горькую жизнь… А после какой же бутылки он вырубился? Наверное, когда они выпили на двоих бутылок четыре-пять. Ну, тогда должна остаться хотя бы бутылка! (вспыхнула надежда, но тут же исчезла). Раз не было окурков, значит здесь была эта сучка Нонка. Ей хоть ведро поставь, всё выжрет. И на кой хрен она окурки в ведро выкидывает?! Надо как-нибудь дать ей пизды, давно просится.
Васюта был инвалидом, и баб ненавидел. Правой руки у него не было по самое плечо. Потерял он руку в армии, когда служил в стройбате. Как-то под хорошее настроение, он с дружбанами сорвался в самоволку, забурились они в деревню, всю ночь пили самогонку, тискали баб, но бабы им тогда не дали. После чего вся разозлённая стройбатовская кодла вернулась в казарму, отпиздила молодых, и потом ещё двинулась в автопарк, где закрыли дежурного прапора и угнали несколько самосвалов КрАЗ.
На КрАЗах бухие стройбатовцы гоняли не долго, пока Васюта не перевернулся на одном из них. И в результате аварии, ему по самое плечо оторвало правую руку.
Потом был трибунал, дружбанам влепили по 2-3 года дисбата, а Васюту пожалели и комиссовали, посчитав, что хватит с него оторванной руки.
С тех пор, вместе с оторванной рукой, Васюте стало сносить башню после первого выпитого стакана.
Отца он похоронил ещё до армии, мать протянула тоже недолго - всего два года после Васютиного досрочного дембеля. И даже тогда, после похорон матери, Васюта мог бы вернуться к нормальной жизни, но не захотел. В его доме даже полгода жила сердобольная бабёнка, которая за ним ухаживала и убирала хату. Но Васюта её постоянно и жестоко бил, оставшейся левой рукой, зверски и беспричинно.
Бабёнка, не выдержав побоев, ушла, и Васюта остался один, в маленькой комнате длиннющего одноэтажного мрачного дома, больше похожего на лагерный барак.
К своим пятидесяти трем годам, Васюта успел отсидеть три раза, и всё подолгу и по тяжёлым статьям. А мог отсидеть и четыре раза, первый раз ему простили, как инвалиду, он отделался условным сроком. А на второй и другие разы уже на прощали и впаивали по максимуму, с учётом отягчающих и групповухи.
Конституция Российской Федерации:
«Статья 38. Материнство и детство, семья находятся под защитой государства».Нонка выросла сама по себе. От природы ей достались высокий рост, идеальная фигура и уродливо-большой (от уха до уха) рот. Поэтому ещё со школы к ней прилипло прозвище Большеротая.
Если бы Нонка выросла в другом месте, то, возможно, была бы любящей и заботливой женой, нарожала бы кучу детей, добилась бы хоть сносного места в обществе. Но судьба обрекла её жить «на Железке». Этот райончик одним своим названием наводил ужас на весь город, и представлял из себя цепь мрачных домов барачного типа, протянувшуюся вдоль железной дороги от вокзала до мясокомбината на окраине города.
На Железке жили и размножались работяги, которые за всю жизнь не видели ничего, кроме каторжной работы, самопальной водки, анаши и отмороженных бандитов.
Во дворе каждого барака стоял общий сортир с выгребной ямой и роем золотисто-зелёных мух. А любимой забавой дворовой шпаны было поймать крысу, облить её керосином, поджечь и запустить в выгребную яму.
Родители Нонки загибались на железной дороге, им было не до неё, и та росла как сорняк, без души. Железка пожирала души.
В 8-ом классе Нонка стала замечать, что когда в школе она поднималась по лестнице, то внизу, отвесив губы, собирались толпы мальчиков из старших классов, лишь бы заглянуть к ней под юбку. Это ей нравилось, и она специально, по несколько раз за перемену, поднималась и спускалась по лестнице. Она любила мальчика из 9-го класса, который играл на ионике в школьном вокально-инструментальном ансамбле, и ей хотелось, чтобы тот мальчик тоже был среди любопытной толпы, и тоже заглядывал к ней под юбку.
Но мальчик внизу никогда не появлялся, на Нонку не обращал внимания, и дружил с круглой отличницей из 10-го класса, у которой был нормальный рот.
Нонка никогда не учила уроки, бессмысленно ходила в школу (потому что ходили все), и к 20-ти годам у неё в голове осталось столько же, как и перед приходом в 1-й класс.
Как-то так получилось, что к этому времени (20 лет), все её подруги повыскакивали замуж. Остались только она да толстомясая Тайка из соседнего дома. И никаких перспектив (с таким ртом, как у Нонки, и с таким объёмом сала, как у Тайки) на замужество не было.
Но надо было как-то жить. И тогда знающие люди подсказали Нонке сходить к начальнику вокзала, и намекнули, что старая зажравшаяся буфетчица Валька вконец обнаглела (вместо нормальной водки продавала палёную, а пива не доливала почти на два пальца), и пора её (Вальку) вернуть в уборщицы. И эти же люди подсказали, что идти надо в самой короткой юбке.
Нонка была уже не девочка (был у неё и отсидевший Виталик, и все его друзья, и Толян, и сосед Васюта, и Витёк, и Костик, и … всех уже не припомнишь), сама понимала, что если одеть ту короткую расклешенную юбочку, любимую кофточку с большим вырезом и не одевать под низ лифчик и трусики, то не устоит ни один мужик, в том числе и член партии начальник вокзала.
Так и сделала, и всё её «трудоустройство» на должность буфетчицы длилось минут 15, в кабинете начальника вокзала.
В первый же день работы Нонка поняла, что такое Буфетчица (с большой буквы). Подсчитав выручку и проведя сверку, она обнаружила огромные остатки - 12 литров пива, 2 бутылки водки, 7 бутылок портвейна и большое количество продуктов (всего примерно на 50 рублей, при её ежемесячной зарплате 90 рублей).
Нонка испугалась, и не знала, что с этим делать. Зато она хорошо представляла, что сделает с ней начальник ЛОВД, если узнает о таком «леваке» - он сразу же сдаст Нонку в отдел БХСС городского ОВД, а уже там с ней разберутся по полной программе.
Такая перспектива Нонку не устраивала. Не теряя времени, она перекачала остатки пива из бочки в ведро, вылила их (остатки) в раковину, туда же вылила водку и портвейн, а лишние продукты отнесла аж в мусорный бак возле привокзальной пятиэтажки. Её трясло, она не могла успокоиться от мысли о вдруг нагрянувшем начальнике ЛОВД, её воспаленное воображение рисовало неинтересную картину.
Мучения Нонки длились не долго. Через четыре дня к ней в обеденный перерыв зашёл сам начальник ЛОВД, капитан милиции. Внутри у Нонки отдало холодком, мысленно она прикинула, что остатков к обеду должно собраться не много (вчерашние она уничтожила), но от этого ей было не легче, руки всё равно не слушались и бесконтрольно тряслись. Капитан обвёл буфет цепким взглядом, убедился, что дверь закрыта и снаружи ничего не видно, и стал расстёгивать портупею… Нонка мгновенно сообразила, что это не проверка, и особо капитану не мешала…
Прежде чем уйти, начальник ЛОВД догадался ответить на немой вопрос в глазах Нонки. Он сказал, что все проверки со стороны БХСС начинаются и заканчиваются в его кабинете, а проверки по линии железной дороги тоже проводятся не дальше кабинета начальника вокзала.
Кэп ушёл, Нонка ещё не могла прийти в себя, но физически ощущала, как в голове формируются первые две, возможно, самые важные в её жизни, извилины.
Продолжение следует.
